Попугай в мешке: история удивительного морского приключения

Этот рассказ о попугаях я хотел написать давно. Идея родилась, когда меня после рейса «Ломоносова» как-то попросили рассказать, что было интересного на борту — а получилось из этого вот что.

Было это во времена, когда Советский Союз доживал свои последние годы. Мы уходили в этот рейс в октябре 1987, а вернулись в феврале 1988-го. С тех пор прошло более 30 лет — срок немалый, половина моей жизни, — но эта история остаётся для меня одной из самых интересных за то далёкое время, когда я лет пятнадцать болтался по морям и океанам.

Я долго ждал этого рейса, но моё участие в нём висело на волоске до самого последнего момента – отхода из Севастополя. В который раз в моей жизни всё зависело от получения визы для моряков загранплавания и паспорта моряка, без которых моё участие в рейсе было бы в принципе невозможным. И хотя это тема для отдельного рассказа, скажу сразу, что именно мои настойчивость и умение идти до конца в который раз решили всё: я получил паспорт моряка, мне открыли визу, и за считанные часы (!) до отхода я оказался на борту НИС (научно-исследовательского судна) «Михаил Ломоносов», который стоял тогда у причала Морского вокзала в Севастополе.

Отмечу, что в любом рейсе для моряка важно, сколько планируется заходов в иностранные порты. В нашем рейсе их было пять, а именно: в порт Танжер (Марокко), Лиссабон (столица Португалии), Конакри (столица Гвинеи), Белен (Бразилия) и в Санта-Крус-де-Тенерифе (Испания). Для тех времен это был хороший, насыщенный рейс, а ведь у меня за 12 лет хождений по морям бывали и рейсы, в которых за 180 суток лишь 6 были проведены на суше.

К тому времени, о котором я хочу сейчас рассказать, мы уже прошли, как минимум, треть рейса: позади были Чёрное море, турецкие проливы Босфор и Дарданеллы, вся Средиземка, заход в марокканский Танжер, работа в Северной Атлантике, остановка в Лиссабоне и переход через Центрально-Восточную Атлантику. И вот наш «Ломоносов» пришвартовался в столице Гвинеи – Конакри. Стоянка в этом порту разительно отличалась от наших стоянок в других местах. Главной местной особенностью было то, что в этом порту процветало… воровство. И, надо сказать, от него там мало что спасало. Охраны судна с гвинейской стороны практически не было, поэтому приходилось членам экипажа нести круглосуточные вахты по защите корабля от представителей местного населения, которые всяческими способами пытались проникнуть на него и унести с собой всё, что «плохо лежало».

Но иногда мы, члены экспедиции, были сами заинтересованы в этих визитах местных жителей, которые приносили с собой на продажу или обмен («ченч» на морском жаргоне) различные предметы ручной работы: маски, статуэтки, калебасы (это разрисованные натуральными красками полусферы пустых плодов калебасовых деревьев), фрукты (кокосы, манго и прочие), животных и птиц, в том числе попугаев.

Очень важно было тогда для моряков, сколько иностранной валюты им выдают в качестве зарплаты при посещении иностранных портов. Так вот, иногда эту самую валюту вовсе не выдают, как это было в гвинейском порту. Поэтому народ с обеих сторон занимался ченчем. Конечно, в те времена, когда мы все представляли за рубежом «нашу советскую родину», этот самый ченч был незаконным промыслом, и преследовался всяческими методами. Но что ещё оставалось делать бедным советским морякам: ченчем занимались практически все, и часто другого способа привезти себе и своим родным классные сувениры и подарки из экзотических стран, где нам не выдавали валюту, просто не было.

Именно по этой причине у борта «Ломоносова» открылось настоящее ярмарочное сумасшествие. С одной стороны — местные темнокожие продавцы со своим скарбом, с другой — наши, которые сначала разглядывали этот товар, а потом бежали к себе в каюты или другие помещения на судне и несли оттуда всё, что пользовалось спросом у местного населения: вентиляторы, кипятильники и тому подобное. Должен признаться, что и я тогда не удержался и плюнул на всякие запреты, грозившие мне, если на меня донесут (а тогда это было в порядке вещей), закрытием той самой визы, которая мне обошлась пятью годами ожидания и особыми связями.

Я принёс сначала старый вентилятор, который заранее заготовил для этих целей ещё в Киеве, а затем — кипятильник. И тот, и другой я обменял на две статуэтки в форме прекрасных обнажённых чернокожих красавиц, которые были вырезаны из красного дерева, как утверждали наши «торговые партнёры». Статуэтки были действительно очень тяжёлые, они тонули в воде и, похоже, что местные жители нам действительно не соврали. Кроме этих статуэток, мне тогда удалось привезти из Гвинеи несколько калебасов, очень эффектно смотревшихся в этой экзотической коллекции. Вот так при отсутствии валюты удавалось приобретать за границей интересные диковинки.

В Гвинее некоторые из наших моряков добыли и попугаев. Они назывались «жако» и отличались очень своенравным, даже несколько злым характером по сравнению с бразильскими зелёными попугаями, о которых речь пойдёт дальше. Попугаи жако могли иногда очень сильно поранить своих хозяев – до крови, если их чем-то разозлить.

Когда же мы после захода в Конакри отработали полигон в Гвинейском заливе недалеко от берегов Западной Африки, пересекли Экваториальную Центральную Атлантику и зашли в устье Амазонки в бразильский порт Белен, вот тогда и произошли основные события, о которых я собираюсь рассказать.

К тому времени у нас в экспедиции сложилась компания из трёх человек: Валентина (тоже из научной группы), Сергей (механик из экипажа судна) и я (ваш покорный слуга). Мы часто собирались в каюте у Сергея, где он жил со своим коллегой-механиком, играли вчетвером в преферанс, и это стало у нас традицией – партия преферанса после ужина. Как-то вечером Сергей спросил меня о том, что я собираюсь покупать в Белене.

Узнав о полной моей неопределённости в этом вопросе, он предложил мне интересную сделку: я отдаю ему всю свою валюту, которую получу в порту, а он на наши объединённые деньги купит амазонского зелёного попугая. Затем он продаст попугая перекупщикам в следующем порту Санта-Крус-де-Тенерифе и возвратит мне уже в 3-5 раз больше, чем я вложу в эту сделку. Я раньше уже слышал о подобном виде бизнеса наших моряков, поэтому недолго думал над предложением и практически сразу согласился. Мы втроём обсудили эту идею и решили, что в Белене сразу отправимся на дело.

Однако по приходу в Белен нас ждал неприятный сюрприз: Сергея поставили на вахту именно в первые часы стоянки судна, поэтому он освободился в увольнение только после обеда. А мы уже с утра наблюдали, как по трапу моряки бегом сходили на берег, прежде всего для того, чтобы как можно скорее оказаться на местном базаре. Так оно и получилось, что к тому времени, когда наша троица оказалась на базаре, там не осталось ни одного стоящего попугая. Было только несколько мелких облезлых пернатых, которые явно не стоили внимания.

Мы обошли все ряды с живностью, с грустью убедились, что оказались «в пролёте», и уже было повернули на выход, как вдруг перед нами у самого выхода из базара с мопеда соскочил какой-то молодой парень невысокого роста, крепко сбитый, коренастый, в джинсах и с обнажённым торсом. Светлая футболка у него была перекинута через плечо, а в руках был белого цвета мешок, похоже, что из-под риса. Ему что-то прокричали продавцы, которые были уже в курсе наших безуспешных поисков, поэтому он обратился к нам на португальском с предложением, из которого несложно было понять: он знает, что нам нужны попугаи. Мы тут же обрадовались, все трое активно закивали головами и вплотную придвинулись к нему.

Он раскрыл свой мешок, и оттуда, с самого дна, на нас, склонив голову набок, смотрел одним глазом большой, как нам показалось, просто огромный попугай. Мы, переглянулись между собой, снова яростно закивали головами и попросили продавца еще раз показать свой живой товар. Он снова раскрыл свой мешок, и мы опять увидели в нём склонённую голову большого амазонского попугая, который смотрел на нас одним глазом.

Сергей спросил нас: «Ну, что? Берём?» На что я резонно заметил, что теперь все деньги у него, как и решающий голос. К тому же у него, профессионального моряка, есть опыт таких операций, в отличие от нас, научных сотрудников, мало соображающих в подобных делах.

Сергей ещё раз (уже третий!) заглянул в мешок и, увидев ту же картину, сказал, что сделка состоится. После этого они с парнем довольно быстро сошлись в цене, Сергей передал ему практически все наши деньги и получил мешок с птицей. Продавец удалился в сторону торговых рядов, а мы отправились на «пароход», довольные своим приобретением и этой удачной сделкой.

Когда мы поднялись на борт, первым делом отправились в каюту. Сергей с Валентиной пошли к столу достать из мешка наш трофей. Я даже не успел домыть руки, как услышал крик Вали: «Витя, он – одноглазый!» Я в шоке повернулся и увидел стоящего на столе большого зелёного попугая, который, наклонив голову, смотрел на нас единственным своим глазом. Вместо второго глаза у него было большое бельмо, а рядом с ним — поврежденное оперенье. Видимо, когда этого попугая ловили, ему нанесли увечье, а мы только теперь увидели его последствия. Именно в этот момент до нас дошёл смысл знаменитой поговорки «купить кота в мешке».

Я предложил немедленно вернуться на базар, чтобы по горячим следам найти обманщика-продавца попугаев и восстановить справедливость. Мои друзья сказали, что это бесполезно, но согласились, что попробовать стоит. Я ещё предложил им целый план окружения, но тут они меня не послушались, и, как оказалось, зря. Когда мы появились в торговых рядах все втроём, с мешком и попугаем, аферист бросился бежать и быстро скрылся между базарными рядами.

Вот так мы остались с одноглазым попугаем, поселившемся в специальной клетке в каюте Сергея. Тогда и начался самый интересный «попугайный» период нашей экспедиции.

Как оказалось, по всему пароходу было много кают с попугаями. В клетке наш большой одноглазый «пират» оказался один, а вот в каюте у соседей в клетке было два попугая: один покрупнее, который всегда сидел на жердочке повыше, другой – размером меньше, всегда держался ниже. Было очень интересно наблюдать за ними, особенно во время кормления.

Когда соседи кормили своих попугаев, мы приходили к ним и наблюдали такую картину. Больший по размеру, по-видимому, старший в клетке, попугай, когда подавали еду, сначала только наблюдал и к ней не спускался со своей жердочки. Младший, который был меньше по размеру, и, по-видимому, занимал нижнее место не только в клетке, но и в попугайной иерархии, сначала смотрел на еду, а потом — на большого попугая. Поскольку старший никак не реагировал на происходящее, младший медленно и очень осторожно слезал со своей жердочки, подходил к еде, быстро хватал что-то, глотал и тут-же возвращался на своё место.

Старший, понаблюдав эти действия, делал многозначительную паузу, медленно слезал со своей жердочки, проходя мимо младшего, обязательно клевал его, а тот молча всё терпел, втягивая голову. После этого старший степенно подходил к еде, длительно и с наслаждением ел, периодически сурово поглядывая на младшего. Потом возвращался к себе наверх и снова, проходя мимо младшего, обязательно клевал того. Когда старший возвращался на своё место, младший, ещё некоторое время выжидавший, пока старший отвернётся от него, слезал на дно клетки и доедал оставшееся.

А что-же с нашим «пиратом»? С самого первого дня его хозяин, Сергей, начал с ним постоянно «разговаривать», обзывать его одноглазым и ругать: вот мол сколько мы на тебя потратили валюты, а ты оказался инвалидом, не как все, не красавцем, за которого можно будет выручить при продаже много денег, а наоборот, одноглазым уродом. Надо сказать, что Пират внимательно слушал своего нового хозяина, молча поворачивался к нему своим единственным глазом, слушал и молчал, как будто пытался понять, о чём собственно ему всё время толдычит этот симпатичный молодой человек с чёрной пышной шевелюрой. При этом кормил его новый хозяин отменно: бананами, ананасами, яблоками, орехами, зеленью и прочей разнообразной снедью, которая в изобилии была на борту после отбытия из бразильского порта. И мы с Валентиной тоже приносили Пирату разные вкусности, так что питание у него было отменное.

Тем временем наш «Ломоносов» вышел в море, отработал сначала на Амазонском полигоне, затем последовал в центральную часть Атлантического океана для работ в районе Разлома Зелёного Мыса. И уж только потом планировался переход к Канарским островам и остановка в испанском порту Санта-Крус на острове Тенерифе. По времени это растянулось примерно на месяц. Весь месяц Пирата исправно кормили, ругали его, постоянно «разговаривая» с ним таким образом. А ещё в каюте у Сергея постоянно звучала музыка, благо имелась для этого шикарная по тем временам музыкальная аппаратура: двухкассетный магнитофон «Шарп» с многополосным цветным эквалайзером, куча кассет — от классики до шансона, большой проигрыватель с мощными колонками и целой коллекцией виниловых пластинок с широким репертуаром. Вот наш Пират волей-неволей и слушал каждый день с утра до вечера всю эту музыкальную всячину.

И вот однажды произошёл такой случай. Дело в том, что на борту «Ломоносова» во время работы на станциях, когда судно стояло на месте, на палубе члены экспедиции любили играть… в волейбол. «Как? — скажете вы. — Какая может быть игра в волейбол на корабле, когда вокруг океан? Мяч просто улетит за борт!» А вот и нет! Мяч просто привязывают к одной из стоек, на которых натянута волейбольная сетка, и он никуда не улетает. К слову сказать, даже в морской биллиард играют: фокус состоит в том, что шары для биллиарда не круглые, а формы хоккейной шайбы.

Так вот, вернёмся к волейболу. После очередной игры наш друг Сергей вернулся к себе в каюту и дунул в судейский свисток, хоть это и очень не приветствуется на корабле: говорят, плохая примета. Каким же было его удивление, когда он услышал… повторный свист, один в один по звуку. Когда Сергей оглянулся через плечо, он увидел невозмутимое, единственное око Пирата. Тогда Сергей снова подул в свисток и тут же услышал, как эхо, повтор этого звука.

Вот с этого момента всё и началось. Оказалось, Пират мог воспроизвести практически любые звуки, иногда целые музыкальные фразы. Когда включали музыку, он слушал и «подпевал»: размахивая своей попугайской головой, переминаясь с лапы на лапу, он повторял мелодию и пел очень похоже на оригинал.

И народ валом повалил в каюту Сергея смотреть и слушать «музыкальное чудо». Пирату несли всё, что он так любил есть, — это была своеобразная плата за его концерты, — а тот щедро благодарил своих кормильцев и поражал музыкальным талантом. Все, кто имел попугаев на пароходе, поняли, что у Сергея не просто самый большой «попугай-калека одноглазая», а серьёзная инвестиция в будущее, которая должна обернуться приличным заработком на Канарах. До самого прихода в Санта-Крус все «птичники» завидовали Сергею, продолжали ходить к нему в каюту, подкармливать Пирата и слушать его «песни».

Но прошёл этот месяц работы в океане, и «Ломоносов» зашёл в испанский порт. Снова нам не повезло: Сергея во второй раз по заходу поставили на вахту, и освободился он только после обеда. Мы с Валентиной понимали сами, даже без слов хозяина Пирата, что на местный базар к перекупщикам на птичьем рынке нужно идти с самого утра, но ничего не поделаешь. Мы отправились туда только после обеда, когда все наши конкуренты уже давно вернулись. С грустными лицами (а за этот месяц мы очень привыкли к Пирату, с которым не хотелось расставаться) и всё с тем же мешком мы пошли по направлению к рынку, а потом Сергей отправился за высокий забор сам, а мы с Валентиной остались ждать его за пределами базара.

Вскоре он вернулся с грустным видом: как и ожидалось, Сергею удалось получить за Пирата только ту сумму, которую он заплатил в бразильском порту. Музыкальных талантов попугая-калеки никто не оценил (тот во время сделки всё время молчал), а отсутствие глаза и повреждённое оперенье совсем не располагало перекупщиков много платить. Мы пошли залить своё горе испанским вином, после чего вернулись на пароход.

Ещё два дня мы простояли в Санта-Крусе, а когда уходили из порта, все, кто побывали в районе птичьего рынка, возвращались из города и рассказывали, что наш Пират орал там благим матом в общей клетке, куда его посадили со всеми остальными попугаями и где не кормили, как раньше, на пароходе, от всей души за его музыкальный талант.

 

Читайте также:

Генетики выяснили причину долголетия попугаев

Какаду придумал 14 танцевальных движений и научился держать ритм

Какаду застукали, когда он срывал с крыши защитные шипы против птиц